Тридцатая застава - Страница 89

— Ох, Ванда, — начала Марина после недолгого молчания. — Я вот тоже так, когда Алешеньку… — она не сдержалась, голос как-то вдруг оборвался, губы задрожали, но пересилила волнение и тихо продолжала — Тоже думала, что и жить уже незачем…

Она долго рассказывала, вспоминая жизнь на границе, и не замечала, как медленно скатывались по щекам слезы. В словах не было ни утешения, ни советов, ни жалоб. По себе знала, что утешения не помогут, а жаловаться не на кого. Просто вслух высказывала то, что уже много раз за эти дни перестрадала, и теперь будто кто-то посторонний пересказывает ее печальную повесть.

Может быть, чутье учительницы подсказало ей, что именно это и нужно в данный момент.

— И странно как… Все еще не верится, что он остался там навсегда. Каждый раз, когда подхожу к новому раненому, кажется, что это он, мой Алешенька, хотя и знаю, что таких чудес на свете не бывает…

Видимо, в слезах сокрыта целительная сила.

Наплакавшись, подруги, не сговариваясь, поднялись и ушли домой.

— И Болеслава нет… Хотя бы знать, что с ним. Один он у меня остался — говорила Ванда по дороге к селу, все заметнее возвращаясь к жизни и, подобно Марине, ища защиты от неизбывного горя в воспоминаниях о прошлом.

А Балеслав Щепановский был недалеко и тоже думал о сестре. Он не знал о смерти Недоли и утешал себя тем, что Ванда не одна, что Ванек сумеет уберечь ее. У него, Болеслава, своя дорога. После ухода из Ольхового он узнал о соглашении между Советским Союзом и эмигрантским польским правительством. На территории России формировалась польская армия. Сердце заныло от сознания вины за страдания растерзанной родины. «Ты воспользовался случаем и ушел к приютившим тебя друзьям, забыл о своем народе. И теперь, когда есть возможность бороться плечом к плечу с Красной Армией против фашистов, твое место там, среди патриотов».

Ничего не зная о закулисной игре главарей эмигрантского правительства в Лондоне, он полагал, что армия Андерса, сформировавшись, немедленно вступит в бой, и стремился туда, упорно добивался встречи со старшими командирами. Его принял член Военного совета Буковинской армии Батаев. Он кое-что знал о судьбе Щепановского, о его участии в полковом бунте.

— Ваше стремление понятно, каждый сейчас озабочен судьбой своей родины. Что ж, желаю счастья вам и вашему народу. Может, там вы действительно принесете больше пользы для нашего общего дела…

Через два дня Щепановский уехал, так и не повстречавшись с сестрой.

2

Поредевшие, как лес в порубку, батальоны пограничников остановились на юго-западной окраине Кривого Рога. Все дороги, ведущие к городу, взяты под контроль пропускными пунктами. Кроме того, созданы подвижные оперативные группы. С помощью местного населения начали рыть окопы, траншеи, строить противотанковые препятствия…

— Армия должна задержать здесь противника, пока не закончится эвакуация промышленных ценностей, не будут подготовлены к затоплению или взрыву шахты, рудники, — напомнил Птицын своим комбатам. И они бросали на оборонительные работы всех свободных от патрульной службы рядовых бойцов и командиров.

А фронт неумолимо приближался к городу. Уже слышны раскаты артиллерийской канонады. Отступающие армейские части подходили к городу, заменяли пограничников в обороне, готовились к уличным боям.

Подразделения погранполка переходили на новые рубежи на северо-восток от города.

Батальон Бахтиарова отходил в направлении станции Долгинцево. Головная тридцатая застава натолкнулась на колонну машин с красноармейцами. Лейтенант Селиверстов помнил приказ командира полка: все отступающие подразделения направлять на оборону города.

Захватив несколько автоматчиков. Иванов преградил путь колонне. Машины. — около двадцати полуторок, этих фронтовых работяг, скрипнув тормозами, остановились.

— Что за часть? Куда следуете? — спросил Иванов.

Из задней машины поднялся пожилой командир.

— Мы из резерва фронта. У нас специальное задание, — со странным акцентом ответил начальник колонны.

Пограничники не обратили внимания на странный акцент — в нашей многонациональной армии со всякими акцентами приходилось встречаться. Подошедший к сгрудившимся машинам Бахтиаров прервал объяснения начальника колонны:

— Сейчас у всех нас одно задание — оборона города. Всем сойти с машин и следовать из южную окраину, в оборону.

Зашевелились в кузовах солдаты, однако никто не собирался сходить. Пожилой командир что-то крикнул, и сразу защелкали затворы винтовок, машины рванулись с места, пытаясь прорвать заслон, началась беспорядочная стрельба.

— Переодетые фашисты! — крикнул Иванов. — Бейте по скатам!

Заметались под огнем полуторки, диверсанты вываливались из кузовов и, укрываясь за машинами, занимали круговую оборону.

Но было поздно: подоспевшие заставы окружили колонну и взяли под перекрестный огонь.

Около часа длился бой. Отчаянно сопротивлялись переодетые гитлеровцы. Когда загорелось несколько машин, оставшиеся в живых восемнадцать десантников прекратили сопротивление. Среди тридцати шести убитых нашли и пожилого командира в форме советского майора, остальные восемьдесят четыре были ранены.

Девятнадцать пограничников заплатили жизнью за разгром десанта.

Из показаний пленных, которых допрашивал прибывший на место боя Кольцов, можно было в общих чертах установить обстоятельства и цели этой авантюры.

…Карл Шмитц не смел сомневаться в достоверности сообщений, исходящих из имперской канцелярии или ставки Верховного командования. Однако он чутьем разведчика догадывался, что официальные сообщения об уманской операции, мягко выражаясь, были далеки от объективности и точности. Это вызывало недоумение. «Мы достаточно сильны, чтобы говорить правду в глаза», — думал он, просматривая сводку. Потери немецкой и румынской армий, принимавших участие в операции, выглядели просто ничтожными. Зато потери противника и трофеи возросли до баснословных размеров. Если верить этому, то путь к Кривому Рогу и Запорожью открыт. Во всяком случае при образовавшейся рыхлости фронта прорваться туда не трудно.