Тридцатая застава - Страница 27

— Стой! Стреляю! — крикнул Кирилл, хватая винтовку. и рывком вскочил на ноги. Резкая боль в ступне бросила его на землю. Попытался лежа стрелять, но нарушитель исчез.

Понял: преследовать не сможет. И на границе прозвучал сигнал тревоги…

Когда подбежали Банда с Недолей, Великжанов, злой, огорченный неудачей, подпирал дерево, стоя на одной ноге. Он с ненавистью посмотрел на Недолю.

— Это из их шайки, товарищ политрук! Я же говорил сержанту, что они провокаторы!

— То есть неправда, пан командир! — вспыхнул Недоля. — Мы все пришли к вам с добром!

— А тот, что за вашей спиной скрывался, тоже с добром? Я бы встретил его не так, как вас встречали… Поверили…

— Не горячись, Кирилл, расскажи толком, — вмешался Байда.

Великжанов подробно рассказал обо всем, что произошло после ухода Егорова, описал приметы нарушителя, сколько мог заметить на таком расстоянии.

Прибыла тревожная группа во главе с Тимощенко. Только теперь узнал Байда о смерти своего лучшего помощника по комсомольской работе. Искра недоверия к перебежчику закралась в сознание… Может, Кирилл прав? А что, если вся эта история с перебежчиками специально подстроена, чтобы за их спиной забросить агента? Раздумывать некогда, надо спешить…

Собака следа не взяла. Мокрая после дождя трава, лужи в низинах помогли нарушителю. Великжанова с коноводом отправили на заставу, и начали поиск.

А на заставе, в Лугинах и следа не осталось от царившего с утра радостного оживления. Две смерти в один день…

Из комендатуры прибыл Анатолий Федорович Птицын. Комендант знал о затее Байды с садом и с радостью поддержал политрука. Опытный пограничник понимал, как важны дружественные отношения с местным населением. Кто мог подумать, что все это обернется такой неожиданной стороной. Сообщив о событиях в штаб отряда, он вместе с Кольцовым и Голотой подошел к перебежчикам. Они сидели во дворе около трупа Недоли-старшего, угнетенные смертью близкого человека, перебирая в памяти все, что связывало их с прошлой жизнью. Теперь возврата к ней нет.

— Не так я думал свидеться с тобой, Петро, — обнажив седую голову перед давнишним другом, грустно говорил Симон Голота. — Разве за это мы с тобой воевали? И негоже тебе здесь лежать… — Он говорил так, как говорят с живым после долгой разлуки. — Может, отнесем его в клуб и положим рядом с Миколой? Думается мне, что и поховать их надо вместе… Как скажете, товарищи командиры?

Кольцов позвал пограничников и приказал перенести тело старика в клуб, где уже лежало тело Семенюка.

— А что думаете с этими делать? — обратился Голота к Птицыну, указывая на растерявшихся, пригорюнившихся перебежчиков. — Люди они нам известные, все село их знает, когда-то вместе росли. И если бежали к нам, то не от хорошей жизни. Вот давайте и припишем их к нашему колхозу…

— Я им верю и сочувствую, Симон Сергеевич, но доверие и сочувствие не всегда хорошие советчики для пограничника. Есть порядок, который не следует нарушать. Ваше мнение я доложу командованию, а там уж как решат. Честных людей наша власть никогда не обидит, так и скажите им.

6

На следующий день тридцатая застава хоронила своего комсорга. Могилу копали на небольшой площади перед будущим садом. Кто знает, может, придет время и назовут сад его именем, ведь всю свою недолгую сознательную жизнь отдал он защите этих земель. Начальник отряда приехал с духовым оркестром.

Недоля стоял около тела отца и никак не мог избавиться от чувства вины: ведь это он уговорил его бежать к советским друзьям, словно на смерть позвал. А в то же время не давали покоя мысли о судьбе Ванды. Удастся ли вырвать ее оттуда?

Голота понимал настроение юноши, часто подходил к нему, отвлекая от мрачных раздумий.

— Не журысь, Иванко, все мы на этом пути. Вот попрошу начальников, и останешься у меня вместо сына. А там и подходящую работу подыщем. За работой всякое горе забывается…

Старика Недолю хоронили всем селом на старом кладбище. Его хорошо помнили сельчане. Шли за гробом, тихо переговариваясь.

— Вот и войны нет, а стреляют, аспиды, людей убивают. Чего им не хватает? Пожил бы еще человек, ведь моложе нашего Симона.

— А сирота Николай? Еще и не нажился… — и вспоминали, как водится на похоронах, все лучшее, что знали о погибших.

Перед вечером от заставы поплыли на село печальные звуки оркестра. Они катились над холмами, над вспаханной загонкой, где все еще стоял трактор, над небольшой речкой, разделившей село на два мира.

Гроб несли комсомольцы. Лица строгие, задумчивые. Кажется, что за одни день повзрослели ребята на десяток лет.

Колхозники вернулись с одних похорон и потянулись за пограничниками на другие. Девушка с затуманенными глазами протолкалась к самому гробу. Это Варвара Сокол, колхозная звеньевая. Когда опустили гроб на рыхлую землю у могилы, пограничники расступились перед ней, освободили место у изголовья. Говорили речи, произносили клятвы, а она, окаменев, ничего не слышала и не видела, кроме его лица — дорогого, любимого и такого далекого сейчас.

Опустили гроб, прогремел салют. Пошатнувшись, вскрикнула Варвара. Стоявший рядом Денисенко поддержал ее и отвел к Симону Голоте.

Над заставой сгущались сумерки.

…До поздней ночи беседовали командиры с перебежчиками: у многих из них здесь были родственники, и все попросились оставить их здесь, в колхозе или при МТС.

— Пока живите при заставе, а там видно будет. Надеюсь, начальство уважит вашу просьбу, — пообещал им Кузнецов.