Тридцатая застава - Страница 49

— Надо использовать престольный праздник, — вмешался Яким Дахно, — и незаметно подтянуть к церкви свои главные силы. Отсюда ночью навалимся с двух сторон…

План диверсии разработали до мельчайших подробностей. Группа Топольского уничтожает охрану штаба, а Морочило прорывается в подвальное помещение и освобождает заключенных.

— Потом вы, поручик, уходите с ними к Черному лесу, а мы оттянем на себя силы гарнизона к югу, к границе, если не удастся скрыться без боя. Только бы не утихла метель, наш верный союзник…

Метель продолжалась и на следующий день. Операция началась ночью, за несколько часов до рассвета. Погода действительно способствовала диверсантам. Топольский со своей группой незаметно пробрался к главному входу штаба отряда. Без шума бандиты сняли часового и ворвались во двор. Дежурный по части успел поднять тревогу, вызвал маневренную группу, и диверсанты вынуждены были принять бой. Они проникли в вестибюль главного здания, а Морочило уже ломал двери в камерах заключенных…

Самоотверженно сражалась горсточка караульных во главе с дежурным командиром, пока прибыла подмога. Маневренная группа и подразделения авиачасти черемховского гарнизона перекрыли все выходы с территории штаба, а внутренние войска НКВД рассредоточились вокруг городка, контролируя все дороги, все возможные пути отступлении из Черемхова.

Бой продолжался до утра. Разбитые наголову налетчики питались бежать, но лишь немногим удалось вырваться из города. Среди захваченных оказались Яким Дахно и поручик Морочило. Топольскому с небольшой группой удалось скрыться.

Понесли потери защитники штаба. Несколько человек убито, среди тяжелораненых дежурный по части командир, отстаивавший после гибели часового знамя отряда.

В тот же день была задержана Софья Крукович, пытавшаяся бежать с диверсантами в Румынию. Сведенные на очную ставку с Романом Коперко, Тодором Падурару и другими нарушителями границы, все задержанные признали, что выполняли задания немецкой разведки.

Так, наконец, все звенья запутанной цепи диверсий и шпионажа на Збруче и Днестре за последние три года стали на свое место. До конца прояснилось и поведение Падурару. Он, как и показывал на допросах, действительно ничего не знал о планах вражеских агентов. Во время нападения Морочило на камеры заключенных, где находился и он, Тодор первый поднял тревогу, чем помог внутренней охране.

Падурару находит счастье

1

Оглядываясь на прошлое, перебирая в памяти события за три года совместной службы, Байда и Кольцов не раз удивлялись: почему именно их участок границы так часто подвергался нападениям вражеской агентуры? На других заставах гораздо спокойнее.

Объяснялось все это довольно просто: левый фланг отряда, на котором находилась тридцатая, соседствовал с важными стратегическими и хозяйственными пунктами, и враги учитывали это. Собственно говоря, на всех участках служба пограничника одинаково сложна и трудна. Но так уже повелось, что каждая застава считает свой участок наиболее ответственным.

Однако никому из ребят и в голову не приходило жаловаться на возникшие трудности. Новички быстро свыклись с тревожной обстановкой и считали ее вполне нормальной.

Только поведение пулеметчика Иванова вносило некоторый диссонанс в жизнь дружной семьи заставы. Когда кто-нибудь, вспомнив сражение с пнями, подшучивал над незадачливым нарядом, Воронин стыдливо краснел и уходил прочь. А Иванов выходил из себя, а иногда и лез в драку. Это тревожило командиров, и кое-кто даже предлагал откомандировать строптивого бойца.

— Грош нам цена, если не сможем все вместе одного человека перевоспитать! — категорически возразил Кольцов — И это как раз по твоей части, товарищ политический руководитель… Для всяких собраний время находишь, а вот побеседовать по душам со своим воспитанником недосуг. Насколько я понимаю, это твой хлеб, Антон Савельевич…

Байда не обиделся на упрек начальника заставы. Он в самом деле слишком уж часто отвлекался от своих прямых обязанностей на заставе. Сначала как уполномоченный Верховного Совета, а потом просто втянулся в сложную жизнь местечка, с его бесконечными заботами. Через несколько дней попробовал вызвать ершистого новичка на дружескую беседу.

Начал издалека. Рассказал о первых шагах на службе Великжанова, Денисенко.

— А посмотри сейчас на них — орлы!

Иванов молчал, хмуро смотрел перед собой, ковырял носком сапога землю. Видимо, история «орлов» его совершенно не интересовала. Под конец попросил:

— А нельзя ли меня откомандировать в другую часть? Не подходит мне эта служба.

«Может, в самом деле избавиться от него?» — Запротестовало самолюбие воспитателя. Да и, честно говоря, политруку нравились некоторые черты характера Иванова. Его напористость, откровенность в выражении своих чувств напоминали Антону не такое уж далекое прошлое, когда он сам вот с таким же упорством добивался осуществления мечты. А есть ли она у Василия? Посоветовался с Тимощенко.

— Что-то в нем есть непонятное для нас, — ответил тот. — Какой-то винтик в голове не так закручен, вот и выпирает…

Политрук решился на крайнюю меру: написал письмо родным пограничника, осторожно указав в нем на некоторые странности в поведении и характере Василия. Обычно командиры редко обращаются к этому. Молодой боец готов вынести любое наказание, лишь бы о его неприятностях по службе не знали родные.

Ответ пришел скоро.

«Вася слишком упрям и самолюбив, — писала старшая сестра. — С детства мечтал о морской службе, с пятого класса щеголял в полосатой морской тельняшке и гордился данным ему товарищами прозвищем Боцман. Когда призвали в армию, он просился в военкомате, чтобы направили его на флот. Почему отказали — я никак не пойму. Морская служба в кашей семье уже стала традицией…»